Умирая во сне, я часто шепчу о любви, но верю в любовь, пока она далеко.
Одиночество спит у меня на прохладной груди, я лежу, я курю, медитирую, я вникаю в окно.
О-па! О-па! О, где же, где же ты, Европа?
Смотрю задумчиво в окно, но заколочено оно.
Эй, жертва огня! Прикрути свой назойливый свет, как жалок твой крик, как, однако, мудра тишина.
Ты жаждешь свободы, ты пьёшь, ты ползёшь за ней вслед, ты тоскуешь,
родимый, но не ведаешь, как эта баба страшна.
О-па! О-па! О, где же, где же ты, Европа?
Смотрю задумчиво в окно, но заколочено оно.
При слове "добро" я привычно впадаю в стресс, Россия-красавица, ты же мрачнее чумы.
Я только на кладбище верю в прогресс, и вижу, как вам далеко еще до весны.
Я знаю народ, я всё про него прочитал, лишь просвещение и соки способны его изменить.
Народ меня ждёт, да, я, к сожалению, устал, о, только не надо меня, пожалуйста, бить.
О-па! О-па! О, где же, где же ты, Европа?
Смотрю задумчиво в окно, но заколочено оно.
О-па! О-па! Разбитые очки.
О-па! О-па! Сгораю от тоски.
Одиночество спит у меня на прохладной груди, я лежу, я курю, медитирую, я вникаю в окно.
О-па! О-па! О, где же, где же ты, Европа?
Смотрю задумчиво в окно, но заколочено оно.
Эй, жертва огня! Прикрути свой назойливый свет, как жалок твой крик, как, однако, мудра тишина.
Ты жаждешь свободы, ты пьёшь, ты ползёшь за ней вслед, ты тоскуешь,
родимый, но не ведаешь, как эта баба страшна.
О-па! О-па! О, где же, где же ты, Европа?
Смотрю задумчиво в окно, но заколочено оно.
При слове "добро" я привычно впадаю в стресс, Россия-красавица, ты же мрачнее чумы.
Я только на кладбище верю в прогресс, и вижу, как вам далеко еще до весны.
Я знаю народ, я всё про него прочитал, лишь просвещение и соки способны его изменить.
Народ меня ждёт, да, я, к сожалению, устал, о, только не надо меня, пожалуйста, бить.
О-па! О-па! О, где же, где же ты, Европа?
Смотрю задумчиво в окно, но заколочено оно.
О-па! О-па! Разбитые очки.
О-па! О-па! Сгораю от тоски.
